Леонид
Николаевич Мартынов
Русский
поэт, переводчик, мемуарист. Родился 9 (22) мая 1905 в Омске в семье
инженера-строителя железной дороги, детство провел в служебном вагоне
отца на Великом Сибирском пути. Учебу в Омской классической гимназии
прервали революционные события. В 1920 вошел в группу омских футуристов.
С 1921 публиковался в местной прессе – заметки в газете «Рабочий путь» и
стихи в журнале «Искусство», позднее в журналах «Сибирские огни», «Сибирь»,
газете «Омский водник». Пытался поступить во ВХУТЕМАС в Москве; вернулся
домой из-за житейских неурядиц (голод, болезнь); занимался
самообразованием. По журналистским поручениям и по собственной охоте
меняя занятия (от сельского книгоноши до участника геолого-геодезических
экспедиций), много ездил по Сибири, что впоследствии нашло отражение в
его книге очерков Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу, 1930.
В ранних стихах Мартынова, в поэмах Зверуха (1925), Золотая лихорадка
(1926) романтическая дерзость, вызов судьбе, острое ощущение
тектонических сдвигов истории противопоставлены, в духе «конкистадорской»
(Н.С.Гумилев) и «контрабандистской» (Э.Г.Багрицкий) поэзии,
уныло-прозаическому существованию нэпманского мещанства, отличаясь,
однако, фундаментальной опорой на прошлое, чувством «праистории»,
державным восприятием величественного и древнего простора Сибирской
равнины. Живой интерес к минувшим дням Сибири, к ее конкретным
историко-бытовым реалиям диктует Мартынову поэмы Старый Омск,
Адмиральский час (обе 1924), Сестра (1939). Позднее побывал в
северорусских городах Архангельске, Вологде (куда после ареста в 1932 по
обвинению в контрреволюционной пропаганде был отправлен в
административную ссылку в 1933–1935), в Ярославле, что укрепило его
интерес к истории, этнографии, к сложнейшему переплетению
межнациональных влияний и культурных пластов. Одновременно тема
социалистического строительства, основная для очерковой прозы Мартынова
тех лет, отражена и в его тогдашних стихах.
Историческому прошлому азиатской России (с неизменной проекцией в
настоящее) Мартынов посвятил цикл поэм: Патрик (1935), Правдивая история
об Увинкае (1935–1936), Рассказ о русском инженере (1936), Тобольский
летописец, Искатель рая (обе 1937), Волшебные сады (1938), Исповедь
Елтона, Сказка про атамана Василия Тюменца, Домотканая Венера (все
1939). К нему примыкают исторические баллады Бусы, Пленный швед, Ермак и
др. Искусно выстроенная фабула, прекрасное знание
фольклорно-этнографического и историко-бытового материала, масштабность
исторического фона и глубина философского осмысления, обаяние героя,
талантливого и бескорыстного мечтателя-одиночки, умелая стихотворная
стилизация народного раешника заставили говорить о Мартынове как о
своеобразном историке-бытописателе и поэте-мыслителе. Развитием
историко-бытовой сибирской темы, «подкрепляющим» поэзию Мартынова, стала
его художественно-очерковая проза (Крепость на Оми, 1939; Повесть о
Тобольском воеводстве, 1945, один из эпизодов которой развернут в поэму
Дукс Иван непотребный и многогрешный).
В годы Великой Отечественной войны Мартынов вводит в свои стихи и очерки
тему историко-культурной преемственности. Конец 1940-х годов в поэзии
Мартынова – время полноты светлого ощущения бытия, динамизма и
радостного восприятия мира, переживания внутренней свободы, открытости
всему окружающему – событиям, природе, людям (стихотворения Мне кажется,
что я воскрес..., Царь природы, Дедал, Люди, Европа, Свобода и др.).
Аллегорическая насыщенность, философская многоплановость, изысканная
ритмика, аллитерационное богатство сообщают особую прелесть лирике
Мартынова, во многом предвосхитившей поэзию шестидесятников, особенно
А.А.Вознесенского и А.А.Ахмадулиной (напр.: «Ночь была, мгла легла. / Но,
как порох, / Вспыхнул вдруг алый свет в светофорах...», Муха, 1941; «Вода
/ Благоволила / Литься! // Она / блистала / Столь чиста, / Что – ни
напиться, / Ни умыться // И это было неспроста», Вода, 1946; «Все-таки /
Разрешилась, / Больше терпеть не могла, / Гнев положила на милость. /
Слышите: / Градус тепла!», Градус тепла, 1954; «Пруд, / Как изумруд, /
Только берег круг. // Грот, / Но в этот грот / Замурован вход. // Так /
У каждых врат / Множество преград», Рай, 1957). Однако с 1960-х годов в
поэзии Мартынова, наряду с усилением диалогического начала, разговорной
интонации, введением научно-технической лексики, все чаще звучат
газетно-публицистические, почти официозные ноты (Учитель; Революционные
небеса; Октябрь, который «порвал немало уз, / И, грубо говоря, /
Проветрил чертоги муз / Ветрами Октября»; Революция, стимулировавшая, по
Мартынову, появление идей В.Татлина, М Шагала, С.Коненкова; Ленин и
Вселенная, где говорится о том, что «мысли и чувства Владимира Ленина, /
Те иль иные его размышления, / И для соседей по космосу ценны»).
Умер поэт 21
июня 1980 года
|
|
ВОЗДУШНЫЕ ФРЕГАТЫ
Померк багряный свет заката,
Громада туч росла вдали,
Когда воздушные фрегаты
Над самым городом прошли.
Сначала шли они как будто
Причудливые облака,
Но вот поворотили круто -
Вела их властная рука.
Их паруса поникли в штиле,
Не трепетали вымпела.
Друзья, откуда вы приплыли,
Какая буря принесла?
И через рупор отвечали
Мне капитаны с высоты:
- Большие волны их качали
Над этим миром. Веришь ты -
Внизу мы видим улиц сети,
И мы беседуем с тобой,
Но в призрачном зеленом свете
Ваш город будто под водой.
Пусть наши речи долетают
В твое открытое окно,
Но карты! Карты утверждают,
Что здесь лежит морское дно.
Смотри: матрос, лотлинь распутав,
Бросает лот во мрак страны.
Ну да, над нами триста футов
Горько-соленой глубины
Я ПОДНЯЛ СТИХОТВОРНУЮ ВОЛНУ
Я поднял
стихотворную волну.
Зажег я стихотворную луну
Меж стихотворных облаков
И вот решил: теперь возьму засну,
Засну теперь на несколько веков!
Но я забылся не на сотню лет,
А стихотворный наступил рассвет,
Сам по себе передо мной вставал
Расцвет всего, что я предсоздавал.
И будь я даже в сотни раз сильней
Не мог бы на минуту ни одну
Пресечь теченье стихотворных дней,
Объявших стихотворную страну
|